Завтра Россия отметит 212 лет со дня рождения Пушкина. В юбилейных торжествах смешаются в один невообразимый коктейль официальное почтение и искренняя любовь. Тот, кого вслед за поэтом XIX века Аполлоном Григорьевым привычно и заученно называют «наше все», остается непонятым и неразгаданным потомками так же, как и современниками.
В благодарном отечестве Пушкинский день стал государственным, общенациональным праздником с 1998 года. 6 июня к многочисленным памятникам поэту приходят люди с цветами, «коллеги» читают стихи — пушкинские и свои собственные, библиотеки и музеи проводят тематические мероприятия, филармонии — концерты классической музыки.
Не выбивается из этого благообразного ряда и донская земля. Завтра на ростовской «Пушке» у монумента соберутся любители изящной словесности, учителя приведут детей. Сугубые романтики с гитарами, палатками и красным крепленым отправятся в Танаис в надежде на плодотворную встречу с музами, Бахусом и Венерой в одном флаконе.
Правда, будет ли все это иметь хоть какое-нибудь отношение к Пушкину, — вопрос без однозначного ответа.
С одной стороны, плохое школьное преподавание, с другой — глянец и мертвечина «общего признания», с третьей — собственное невежество и отсутствие привычки устанавливать личные отношения с книгой. Этих составляющих вполне достаточно, чтобы искренне недоумевать, чего это уже более 200 лет все сходят с ума по этому Пушкину. И вслед за булгаковским поэтом Рюхиным из «Мастера и Маргариты» повторять про себя: «Что он сделал? Я не постигаю. Что-нибудь особенное есть в этих словах: “Буря мглою…”? Повезло — стрелял в него этот белогвардеец — и тем обеспечил бессмертие».
«Архивны юноши» и Пушкин
Еще древние римляне справедливо заметили, что людям надобно хлеба и зрелищ. А еще — сенсаций. В свете скандальчика, пусть и литературного, даже пушкиноведение выглядит не таким пресным. Уж которое десятилетие в среде знатоков и любителей муссируются слухи о так называемом пушкинском тайном архиве.
Ныне покойный житель Таганрога Иван Рыбкин был последним хранителем неких пророческих свитков, которые опальный поэт якобы передал в 1829 году его предку — казачьему генералу Кутейникову. 200 конвертов со схемами, чертежами и комментариями на французском языке содержали математические откровения поэта — к слову, в Царскосельском Лицее всегда имевшему «ноль» по этому точному предмету. По уверению членов рыбкинского общества «Пушкинская наука», шифровки Александра Сергеевича, подобно центуриям Нострадамуса, открывали будущее человечества и России.
— Каждое явление имеет свой период, кратный 21 часу. Каждые 78,6 лет должны происходить революции в мировоззрении, экономике или форме правления. Каждые четыре года и 331 день народная усталость сменяется активностью. Каждые 314 лет должен меняться характер цивилизации. Всего же человечеству в нынешнем его виде отводится 20096 лет, — таким образом раскодировали рыбкинцы волновую теорию развития общества, приписываемую Пушкину.
Впрочем, сами подлинники, кроме них, никто не видел: член КПСС Иван Макарович до конца жизни воевал с «академиками» из Пушкинского дома, считая их врагами России и прихвостнями капитализма. Подобным супостатам хранитель архива «сдавать Пушкина» не намеревался. Исследователь верил, что пушкинские идеи в любом случае победят. Интерпретацию одной из них он видел в картине Васнецова «Три богатыря»: Добрыня Никитич, по убеждению таганрогского пушкиниста, олицетворяет «пушкинского предшественника» — Емельяна Пугачева, Илья Муромец — самого Пушкина, а Алеша Попович — Ленина.
Такое вот светлое будущее. Что еще творилось в бедной голове Рыбкина, неизвестно: после его смерти в 1994 году частный музей был прикрыт, а крупицы «тайного знания» рассеялись
по свету.
Вне законов и запретов
А вообще-то Пушкину ни наши восторги, ни глупые тайны не нужны. Разве что — понимание. Нам только кажется, что мы знаем его лучше, чем всех других русских литераторов. На самом же деле этой своей уверенностью как бы проходим тест на банальность мышления: фрукт — яблоко, цвет — зеленый, поэт — Пушкин. А ведь по существу остались от Пушкина для большинства из нас только памятник, Пушкинский дом и музей. Смысл, который за всем этим стоит, в нашу эпоху утрачен.
«Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!» — воскликнул Маяковский в своем посвящении Пушкину «Юбилейное». И этим намекнул на суть: Пушкин — жизнь. Отчаянный враг всех запретов, воплощение свободы.
Поэты лучше способны понять Поэта. В начале прошлого века Александр Блок первым указал на отсутствие всяких рамок в «имидже» Солнца русской поэзии. Пушкин — революционер и республиканец, Пушкин — монархист и крепостник… Он обладал удивительной способностью все свои регалии и звания превращать в игру. «Саранча летела-летела. Села, все съела. И опять улетела», — это его отчет царю о деятельности по борьбе с саранчой.
Была еще и должность историографа с солидным окладом, увенчавшаяся «Историей пугачевского бунта». Историк Пушкин правдиво показал пугачевские зверства: содрали с помещика кожу и смазали ружья человеческим салом. И вдруг — добрейший Пугачев в «Капитанской дочке», по-отечески жалующий Гринева. Точно так же возникают под пером Пушкина два разных царя Петра. Один борется с варварством варварскими методами и кнутом насаждает цивилизацию. Другой — полубог на коне в «Полтаве». Нет ничего застывшего, действительность двоится — так определил главную особенность пушкинской музы поэт и философ Константин Кедров.
Роли и судьба
Пушкина нельзя втиснуть в идеологию, он в последнюю минуту, по меткому выражению писателя Андрея Синявского, всегда ускользнет — и поминай как звали. «Свободы сеятель пустынный» — самое меткое определение, какое он мог себе дать.
Даже роковая дуэль с Дантесом вписывается в поэтику бесчисленных пушкинских дуэлей, которые были до этого всего лишь представлениями — перформансами и заканчивались либо примирением, либо ничем. И вдруг игра переросла в роковую реальность, предсказанную еще в дуэли Онегина с Ленским. И в том, и в другом случае на снегу — сраженный пулей поэт.
У всякого, кто внимательно читал его дневники, письма и высказывания, создается ощущение двух Пушкиных. Какой настоящий? Это большой вопрос. Один пишет для Анны Керн: «Я помню чудное мгновенье». Второй — для друзей: мол, наконец-то я ее вчера… А третьего, скорее всего, не дано. Он позволял себе быть разным.
Кого бы ни играл Пушкин: революционера, масона, республиканца, монархиста, Дон Жуана, ревнивого мужа, государственного мудреца, историка и царедворца, атеиста или глубоко верующего — во всех ролях это был он.
Он красивых женщин любил
Любовью нечинной.
И даже убит он был
Красивым мужчиной,
Он умел бумагу марать
Под треск свечки.
Ему было за что умирать
У Черной речки.
В этих «неюбилейных» строчках Булата Окуджавы Пушкин оживает. Кажется, неплохой подарок ко дню рождения?
Ирина РОДИНА,
рисунки Нади РУШЕВОЙ
Спасибо. Особенно – за рисунки Нади Рушевой, соскучилась по ним. Как прониклась Пушкиным смертельно больная девочка! Маме 96, в доме часто звучит “Евгений Онегин”, читает Смоктуновский. И каждый раз открываем что-то новое. Пушкин бесконечен.