Александр СерафимовичРусский советский писатель, чьим именем названа в Ростове бывшая Книжная улица, известен широкому читателю прежде всего по своей главной повести — «Железный поток». Многочисленные рассказы, очерки, фельетоны и даже знаменитый «Город в степи» — роман «в бальзаковском духе» — остались по преимуществу достоянием историков литературы. Но главная тайна жизни Серафимовича связана с младшим собратом
по перу, некогда благословленным им на литературное поприще Михаилом Шолоховым.

Народная молва связала их родственными узами, а дотошные филологи усмотрели в отмеченной Нобелевской премией эпопее «Тихий Дон» творческий почерк матерого Лысогора — так называли Александра Серафимовича в литературных кругах.

Станица Усть-Медведицкая.Донской казак с фамилией Серафимович — это вовсе не нонсенс, а добровольно избранный литературный псевдоним, выросший из природного отчества. Александр Серафимович Попов — так на самом деле звали писателя с героической дореволюционной и образцовой советской биографией. Для детей эпохи, проникнутой антирелигиозным пафосом, «Попов» звучал слишком по-церковному, чересчур смиренно.

Но прежде чем Попов стал Серафимовичем, надо было прожить целых 26 лет и переместиться с благословенного Юга в суровые архангельские края. Начиналось же все в станице Нижне-Курмоярской Области Войска Донского, где 19 января 1863 года в семье есаула и военного казначея Серафима Попова родился сын Саша.

Следуя за находящимся на государевой службе отцом, семейство 10 лет провело в Польше,
а после вернулось на Дон и осело в станице Усть-Медведицкой. Среди сверстников маленький Саша выглядел увальнем и слыл страстным книгочеем. Уже в пятом классе гимназии он запоем читал Пушкина, Лермонтова, Тургенева и с особым чувством — Льва Толстого.

Кроме книжных впечатлений, были и другие. Будучи уже известным писателем, Серафимович напишет о них в предисловии к сборнику своих фронтовых корреспонденций времен Первой мировой «В дыму орудий»:

«Я получил в семье двойственное воспитание. На белой половине меня учили «благородным манерам» и «хорошему тону». Заботливая нянька пичкала меня всякой вкусной снедью. На черной же половине я узнавал от денщиков и горничных многое такое, что знать мне возбранялось. Тут я узнавал, в каких тяжелых условиях и в каком порабощении живут трудящиеся. Многое из тогдашних впечатлений на кухне оставило след на всю жизнь».

Неожиданная смерть отца вынудила мальчика рано заняться репетиторством, чтобы хоть немного помочь овдовевшей матери бороться с нуждой. В это же время круг чтения юного Александра расширился за счет модных среди передовой молодежи «демократов» — Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева. В поры его умственной жизни стал проникать нигилизм.

«Закачался бог. За ним рухнул царь, и черная ненависть к строю стала переполнять душу», — с плохо скрываемой гордостью подводил итоги своего гимназического бытия Серафимович. В некотором смысле, следующий этап его жизни уже был запрограммирован.

Двое на поединке

Александр Ульянов.Не удивительно, что, когда в 1883 году Александр Попов поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, его внелекционные симпатии оказались прикованы к политике самого экстремального разлива. Властителем дум стал создатель «Терористической фракции» партии «Народная воля», студент-естественник и тезка Александр Ульянов. После неудавшегося покушения на императора Александра III старший брат будущего вождя пролетарской революции вместе с четырьмя товарищами были приговорены к смертной казни.

Несмотря на предоставленную возможность, Ульянов отказался просить государя о помиловании, весьма благородно обосновав свое решение во время последнего свидания с матерью:

Яблоня выросла на месте казни террориста Ульянова.

— Представь себе, мама, двое стоят друг против друга на поединке. Один уже выстрелил в своего противника, другой еще нет, и тот, кто уже выстрелил, обращается к противнику с просьбой не пользоваться оружием. Нет, я не могу так поступить.

«Сделав свой выстрел», террористы в мае 1887 года были повешены в Шлиссельбургской крепости. Не согласный же с таким исходом студент-физик Александр Попов написал прокламацию,
в которой пытался объяснить единомышленникам причину провала и звал не складывать оружие. Гуманная царская власть обошлась тем, что отправила его на пять лет отбывать административную ссылку в Мезень Архангельской губернии — с «незаконченным высшим».

10 строчек в день

В 1890-м году Департамент полиции составил краткую характеристику ссыльного Александра Серафимовича Попова, пользуясь собственными нехитрыми «художественными средствами»:

«Сын умершего есаула, вероисповедания православного… Холост, знает столярное и слесарное ремесло. Роста 2 аршина 6 вершков, телосложения среднего, волосы на голове, усах и бороде темно-русые, лоб высокий, глаза темно-карие, нос широкий, подбородок круглый, лицо чистое. Особые приметы: бородавка над правой скуловой костью».

Как видим, на «Лысогора» вполне даже волосатый Попов в ту пору еще не тянул. Зато параллельно со столярным и слесарным ремеслами он начал постигать недавно залетевший из Европы марксизм — этому чрезвычайно поспособствовало знакомство и дружба с другим ссыльным, профессиональным революционером Моисеенко, организатором морозовской стачки ткачей в Орехово-Зуево.

Новая премудрость притягивала, но давалась с большим трудом. Позже Серафимович признается, что ему приходилось просиживать несколько часов, чтобы как следует осилить десять строчек из «Капитала». Одновременно он впервые попробовал писать сам  — тоже по десять строк в сутки, с бесконечным количеством поправок. Такой туговатый, замедленный и при этом веский стиль окажется его фирменным знаком.

На льдине.Литературные сюжеты рождались из окружающей действительности. Суровая северная природа и смертельно опасный труд поморов вдохновили музу ссыльного на первые звуки. В 1889 году дебютный рассказ «На льдине», подписанный именем новорожденного писателя Серафимовича, был опубликован в «Русских ведомостях» и приветственно встречен мэтрами — Владимиром Короленко и Глебом Успенским.

Нехитрая история о том, как бедного рыбака уносит в открытое море на отколовшейся ледяной глыбе, потому что он предпочитает умереть, но не бросить кровью и потом добытый улов, была передана без всяких сантиментов, с холодящей душу скупостью и пронзительностью красок.  Затем последовали столь же лаконичные «Снежная пустыня» и «На плотах». Серафимович застолбил свою главную дореволюционную тему — отчаянное положение трудового человека в тисках безжалостного социального механизма.

На вкус, на цвет

По причине слабого здоровья срок архангельской ссылки Серафимовичу скостили и уже в 90-м отправили на родину — под гласный надзор полиции. Архангельские наблюдатели строчили письма донским «коллегам», снабжая их ценными рекомендациями:

«Согласно постановлению особого совещания 11 января 1890 г. Александру Серафимову Попову разрешено было переехать на родину в Область Войска Донского с оставлением его под надзором полиции по 11 июня 1892 г. Вследствие сего 26 июня 1890 г. он прибыл из Пинеги в ст. Усть-Медведицкую.

Имеет мать, вдову есаула, Раису Александровну, проживающую в станице и владеющую там домом. Обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение начальника Донского областного жандармского управления, уведомив о сем Департамент полиции».

Старая мельницаОказавшись на свободе, Серафимович осмотрелся и… принялся за старое. Литература и революция превратились в основное содержание его жизни. В родной станице он сближается с социал-демократами Знаменскими и, как бывалый «каторжанин», занимается пропагандой марксизма среди зеленой молодежи. Местом сходок выбрана местная мельница.

Водить за нос полицию он научился на славу. В апреле 1892 года ротмистр Яковлев, сочиняя донесение начальнику Донского жандармского управления, остается в приятном заблуждении относительно непорочности своего «объекта»:

«…Принимая во внимание вышеизложенное и политическую неблагонадежность Попова, за что он был даже в административной ссылке, я, руководствуясь положением о государственной охране, высочайше утвержденным в 14 день августа месяца 1891 г., произвел тщательные обыски как в квартире Александра Серафимова Попова, так равно и в квартире арендатора мельницы Знаменского.

При обыске у Александра Серафимова Попова не было обнаружено социально-революционных изданий подпольной типографии или каких-либо взрывчатых веществ, а также каких-либо признаков, по которым бы можно было вывести заключение, что производившиеся им на чердаке работы имели характер преступной в политическом отношении деятельности.

Было обнаружено только: III том сочинений Добролюбова, несколько тетрадей собственноручных сочинений Александра Серафимова Попова и переписка его с писателями-народниками Глебом Успенским и Короленко, которые, судя по письмам, принимают живое участие в судьбе Попова и стараются помещать произведения его для печатания в журнале «Русская мысль» и в газете «Русские ведомости». Причем, не будь Попов политически пострадавший человек, его произведения вряд ли были бы печатаемы, настолько они, по идеям и своему содержанию, безынтересны».

Поскольку в России любой полицмейстер традиционно вправе судить о ранге писателя и масштабе литературного дарования, то ротмистр Яковлев категоричностью своего приговора нисколько не выбивался из общего ряда. Видимо, у жандармов Серафимович действительно не пользовался никаким успехом и они искренне считали его претенциозной бездарью. Однако читающая публика и коллеги по литературному цеху рассудили иначе.

Между Данте и Чеховым

Приазовский край.В 1890-х Александр Серафимович тренирует свое перо, занимаясь журналистской поденщиной в новочеркасской газете «Донская речь» и в либеральном «Приазовском крае». Темы его корреспонденций и фельетонов вызывающе злободневны, заголовки — почти агрессивны: «О том, как в мутной воде рыбу ловить», «Гангрена», «Сумерки», «О чем думают ростовские обыватели, когда им не спится».

Журналист пишет по принципу «Что вижу, то пою» — о произволе полиции в обращении с городской беднотой, о судебных издевательствах над мужиком, об эксплуатации портовых грузчиков подрядчиками, о хищниках-хлеботорговцах, о беспризорных детях… И делает выводы: «В Мариуполе становится страшно жить». Или: «Ростов — город чистых буржуа. Здесь все покупается: любовь, дружба, знакомства, человеческие отношения».

Рассказы, созданные в это же время — «Под землей», «Стрелочник» и «Маленький шахтер», — тематически близки к газетным опусам. Мрак и безнадежность существования человека труда, на котором мир держится, — вот определяющая тональность всех вещей, выходящих из-под пера литератора. Однако Серафимович окончательно и бесповоротно замечен ценителями российской словесности — он даже попадает в Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, самую крупную, престижную и универсальную дореволюционную энциклопедию.

«С. — бытописатель трудящихся масс по преимуществу; сфера его наблюдений — в значительной степени этнографическая, — пишет Брокгауз. — Полна величайших опасностей жизнь беломора — промыслового охотника; производит впечатление Дантовского ада каторжная работа в угольных шахтах; нельзя понять, как выдерживает 19-часовой труд низший железнодорожный персонал. Наблюдения такого рода настраивают С. крайне мрачно. Собранные вместе, рассказы его производят впечатление удручающее. Одна из любимых его тем — указание непроходимой бездны между правосознанием народным и государственно-юридическим. Навеянные чеховскими типами безвольных и дряблых нытиков, рассказы С. из жизни интеллигентов слабее. Они слишком проникнуты тенденциозным желанием обличать. В общем, рассказы С., при всей своей внешней эскизности, разработаны вдумчиво и серьезно».

За один из таких рассказов, а именно — «Каплю», опубликованную в 1898 году в «Донской речи» с подзаголовком «Сказочка для детей», издание было прикрыто, а сам автор лишился работы. И поделом: он ни много ни мало, как призывал разрушить старый мир. Однако Серафимовичу, недавно женившемуся на коренной донской казачке, выпускнице женской гимназии, полиглотке и обладательнице прекрасного голоса Ксении Петровой, оказалось совершенно не ко времени лишаться статуса кормильца и главы семейства.

В Москву, в Москву!

Леонид Андреев.В лихую пору безработному очень пригодились симпатии Короленко. Съездив на пару дней в Петербург, Александр Серафимович заручился обещанием патриарха русской литературы издать сборник рассказов «донского самородка» с прочувствованным предисловием. Обещание, оговоримся сразу, было исполнено: книга вышла в 1901 году. А несколько рассказов увидели свет немедленно в короленковском журнале «Русское богатство».

Блестящие отзывы Успенского и Короленко помогли Серафимовичу уже в 1902 году перебраться в Москву и войти в близкий Горькому круг — литературно-художественное общество «Среда». Его завсегдатаями были Леонид Андреев, Бунин, Вересаев, Скиталец, Телешов. Надо было вытащить счастливый билет, чтобы оказаться в их числе. По милому обычаю все участники общества носили прозвища. Серафимовичу досталось «Кудрино» — за ясно обозначившуюся лысину. Второй шуточной кличкой стал «Лысогор».

Насколько неуверенно поначалу чувствовал себя неофит среди этих литературных «монстров», свидетельствует собственный рассказ Серафимовича о его первой встрече с Горьким. Каждое слово повествования выдает глубинные провинциальные комплексы:

«Никак не подыму руку, чтобы нажать пуговку звонка. Запушенные снегом окна длинного одноэтажного дома по-зимнему и загадочно светились. Тут жил Леонид Андреев, писательская звезда которого и слава неожиданно вспыхнула, загорелась ярко и ослепительно. Я был с маленьким именем — журналист, писатель,— жил в глухих местах донской земли. Андреев — мы с ним были знакомы — письмом пригласил меня переехать в Москву работать в газете «Курьер», в которой он принимал ближайшее участие.

…В длинной столовой за громадным столом сидело человек восемьдесят, все знаменитости, и никому из них не было дела до меня, никто не повернул головы. В отдаленном конце стола поднялся широкоплечий, высокий, с длинными откинутыми назад волосами, с открытым, смело глядящим лицом. Раздвигая стулья и людей, он подошел ко мне, взял за руку, сжал так, что у меня пальцы склеились, с славной улыбкой тряхнул и коротко:

— Горький…

Это первое впечатление от Горького потянулось через жизнь».

Максим Горький.С 1903 года Алексей Максимович привлек Серафимовича к сотрудничеству в своем издательстве «Знание», а рассказы Лысогора стали активно обсуждаться на «Средах». Чуть-чуть снисходительно, со скидкой на провинциальность, открытую тенденциозность и «плебейские темы», интеллигентская Москва приняла даровитого «степняка».

Однажды Андреев прочитал на одной из «Сред» новый рассказ Серафимовича «Заяц» в отсутствие автора, а потом великодушно рассказал о произведенном эффекте:

—  Вначале хохотали, потом развесили рты и, наконец, того, разогорчились, и, некоторые, преимущественно особы нежного пола, даже до покраснения носа и глаз. Впечатление рассказ произвел сильное и хорошее!

Систематическая работа в газете «Курьер» упрочила литературную известность Александра Серафимовича. Его фельетоны «московского периода» отличаются лаконичностью средств, зоркой наблюдательностью и глубиной обобщения. Оказалось, что, несмотря на прошедшее столетие, многие из них не устарели.

Чего стоит, например, начало фельетона 1902 года «Даровой труд»:

Фабричный ад на Земле.

«Из всех неправд жизни самая большая, самая жестокая неправда — это когда сильному, здоровому, рвущемуся к труду человеку нет места на арене труда.

— Я молод, силен, здоров, у меня крепкие руки и голова, полная знаний, и я хочу работать.

А жизнь, усмехаясь страшной, слепой, никогда не сходящей с ее лица усмешкой, говорит:

— Ну так что ж.

— Я хочу работать, я хочу тратить энергию, силы, знания, я хочу работать — жить.

— Так что ж.

— Боже мой! Молодость, силы уходят, а я их трачу не на прямой производительный полезный труд, а на то, чтобы, вцепившись зубами и когтями в кого-либо из ближних, столкнуть его и, заняв его место, вместо него трудиться, работать. Ведь это же бессмысленно!

—Так что ж».

Найти подходящего редактора — и вполне можно бы тиснуть в какую-нибудь сегодняшнюю газету (хоть донскую, хоть столичную) «на злобу дня».

«Пятерка» от Льва Николаевича

Между тем политические симпатии Серафимовича все больше склоняются к большевизму.
В 1905 году он в женой Ксенией и маленькими сыновьями Анатолием и Игорем живет на Пресне, непосредственно наблюдая события декабрьского вооруженного восстания. Дом на Кудринской площади (ныне площадь Восстания), где семейство снимает квартиру, подвергается артиллерийскому и ружейному обстрелу. Он бросается на помощь рабочим-дружинникам, помогает им строить баррикады, наблюдает, как они сражаются: мужественно, спокойно, почти деловито.

С этих пор марксистская критика уже не сможет пенять Серафимовичу на то, что он не видит в пролетариате организатора будущих социальных боев, упиваясь изображением ужасов жизни, и что «страшное» приковывает и гипнотизирует его, как голова Медузы. Вполне сознательно писатель делает объектом своего художественного внимания «активность рабочего класса в его сознательной форме».

Палитра революционных событий 1905 года и первые факты открытого народного протеста находят отражение в рассказах «Мертвые на улицах», «Снег и кровь», «Среди ночи», «Погром», «На Пресне», «У обрыва». Проза Серафимовича вдруг обнаруживает тяготение к многозначным деталям, «взрывному» синтаксису и лозунгово-публицистической лапидарности.

Примерно в это же время — в 1908 году — он пишет блистательную повесть «Пески», удостоенную «высшим баллом» Льва Толстого. Ее героиня  — юная девушка — продает себя богатому старику-мельнику и исступленно мечтает о смерти постылого мужа. Подпадая под власть денег, она уже не находит сил вырваться из трясины и теряет себя. Через несколько лет история повторяется. Пожилая мельничиха покупает любовь молодого батрака, который от ненависти убивает ее. Лев Николаевич поставил на полях книги «5 с плюсом» и добавил, что в повести есть «чеховская сила».

Непотопляемый Захарка

Кулак-мироед.К 1912 году Александр Серафимович заканчивает свой роман «Город в степи». Картина «капитализма по-русски» приобретает эпический размах, социология, морализаторство и художественные находки попеременно отнимают друг у друга пальму первенства.

Через несколько лет роман будет весьма высоко оценен наркомом просвещения Анатолием Луначарским, человеком образованным и имеющим вкус к изящной словесности:

«Это — роман, достойный Бальзака. Перед вами громадный организм города, возникшего около железной дороги и по-американски растущего — так, что меняется не только его облик, но и характер его жителей и их взаимоотношений. Процесс капиталистического набухания города, процесс расслоения его на классы показан на десятках людей, из которых каждый представляет собой замечательный тип. Роман чрезвычайно богат содержаниием. Его социологические выводы бьют далеко. Вместе с тем он читается с захватывающим вниманием. На каждой странице читатель найдет нечто поучительное и для нашего времени».

Да и правда — превращение бывшего трактирщика, ростовщика, бандита и сутенера Захарки Короедова в почтенного гражданина города, отца-благодетеля, крупного капиталиста-«цивилизатора», чуть ли не символ прогресса — куда как знакомо нам, дальним потомкам Серафимовича — даже тем, кому уже не пришлось изучать его произведения по школьной программе, небрежно выбросившей их якобы за «неактуальностью».

Второй среди равных

Серафимович - известный писатель.Во время Первой мировой войны Александр Серафимович пишет с театра военных действий фронтовые корреспонденции для «Русских ведомостей». В батальных очерках «Раненые», «На батарее», «Шрапнель» война предстает как колоссальное народное бедствие, развязанная империалистами бойня. Писатель безоглядно принимает и февральскую революцию, и октябрьский переворот. С первого дня Октября Серафимович начинает открыто сотрудничать с большевиками, чего не прощают ему высокоталантливые друзья-писатели из общества «Среда», отказывая в членстве.

Сам Серафимович весьма картинно поведал об этом инциденте, произошедшем вскоре после его назначения заведующим художественным отделом «Известий» Моссовета:

«Вдруг встает один художник и говорит: «Господа, прежде чем приступить и так далее, должен сделать заявление: среди нас находится лицо, которому не место здесь. Это лицо сотрудничает в газете Московского Совдепа. Я вынужден предложить этому лицу оставить собрание… и так далее». Юлий Бунин, помню, тогда председательствовал. Потом встает один из молодых писателей. «Я, говорит, горячо присоединяюсь к предложению. Что у нас может быть общего с большевиками, этими узурпаторами, не признающими свободы печати» Тут я подумал: «Пожалуй, выгонят, сукины дети!» Я и говорю: «Что же? Все присоединяются?» Все как в рот воды набрали. Я нервничал, конечно. Повернулся к выходу. Один писатель, тот, что говорил об «узурпаторах», протянул ноги. Я споткнулся, чуть не упал. После там, говорят, были восторги такие, что трудно описать. «Русские ведомости», захлебываясь, писали об этом».

Не устрашившись гнева вчерашних коллег, Серафимович продолжил сближение с «Совдепом». Чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений, в 1918 году вступил в ВКП(б) и, как не без оснований шептали злопыхатели, стал агентом ЧК.

Его карьера «советского писателя» набирала обороты. Кроме «Известий», он «служил революции» в «Правде», в Наркомпросе, на посту редактора журнала «Октябрь» и  в правлении РАППа. «На службе у революции» в 1924 году написал насквозь идейную повесть «Железный поток», по иронии судьбы превратившуюся в его визитную карточку, — об отступлении Таманской дивизии с Кубани, охваченной контрреволюционным восстанием.

Железный потокПафосом повести стало изображение чудесной метаморфозы, происходящей с толпой, угодившей в горнило революции. Охваченный разбродом и анархией людской рой по ходу действия превращается в сплоченную и организованную массу, в «железный поток». Прототип главного героя комиссара Кожуха — комкор Ковтюх — назвал книгу Серафимовича «настоящей правдой без прикрас». Это позже, в конце 30-х, героического комкора арестуют, подвергнут пыткам, но он так и умрет, не подписав обвинений.

В общем, в иерархической системе советской литературы Серафимовичу принадлежало очень высокое место. В 1934 году, после образования Союза советских писателей, ему выдали членский билет №2. Второй после Горького? Так, наверное, и было бы. До появления Шолохова.

Под развесистой клюквой

Молодой Шолохов.В советском литературоведении принято было рисовать благостную картину: в 1925 году маститый  автор, достигший чинов и регалий «на службе у революции», знакомится с молодым безвестным писателем из донской станицы, цепким оком разглядывает в парнишке необычайный талант и благословляет на славный литературный путь. Почти как старик Державин Пушкина. Вроде как еще в «Донских рассказах» Михаила Шолохова Александр Серафимович сумел прозреть будущий «Тихий Дон».

Чуть не захлебываясь от патоки, советские литературоведы цитируют, что именно произнес Серафимович, прочитав первую книгу эпопеи. А сказал он следующее (литературоведы не могут ошибаться):

— Молодой орелик, желтоклювый, а крылья распахнул!

Гораздо более высокопарно старец представил гостям «орелика» на приеме зарубежных писателей в 1927 году:

— Друзья мои! Перед вами — молодой писатель Земли Русской. Он моложе меня более чем на 40 лет, но я должен признаться, во сто раз талантливее меня. Имя его еще многим не известно, но через год его узнает весь Советский Союз, а через два-три года — и весь мир.

— И ведь как угадал! — ликовали литературоведы.

Однако после того как советское литературоведение рухнуло, потеряли былую стройность и надежность многие уютные схемы. Нашлись оппоненты, которые открыто назвали эти сладкие истории развесистой клюквой. А в подтверждение привели целые научные концепции.

Кому принадлежит "Тихий Дон"?Согласно большинству из них, Шолохов не писал «Тихого Дона». Согласно некоторым — не писал вообще никогда и ничего. К этим последним примыкает еще одна: у человека под кодовым названием «Шолохов» даже фамилия была другой и возраст совсем не тот. То есть фальшиво все, от начала до конца — от судьбы, биографии и таланта до имени и прочих анкетных данных.

У нас сейчас нет ни повода, ни резона разбираться в достоверности разных ученых гипотез относительно «Тихого Дона» и проверять на прочность ту или иную систему аргументации. Проследим только, какая роль отводится в этих системах Серафимовичу.

Не будем брать в расчет постулат официального шолоховедения, который условно звучит как «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Что касается «антишолоховедов», то их версии разделяются на три основные группы.

Условно их можно обозначить так:

1. Серафимович «направлял» редакторскую работу старательного, но далеко не гениального Михаила Шолохова над черновиком великого романа, который чудом попал в руки полуграмотного вешенского паренька.

2. Серафимович, пользуясь своими безраздельными полномочиями в эмпиреях советской литературы, «проталкивал» под брэндом «Шолохов» явный плагиат —  детище шолоховского тестя Петра Громославского и его многочисленных детей.

3. Серафимович сам написал «Тихий Дон» и воспользовался в идеологических целях именем «кухаркиного сына» Мишки Шолохова.

Кратко рассмотрим каждую из них.

Над «редакторским портфелем»

Рукопись "Тихого Дона"Большинство исследователей, отказывающих Шолохову в авторстве «Тихого Дона», отводят роль истинного автора Федору Крюкову — донскому казаку, сыну атамана, выпускнику Петербургского университета, члену I Государственной думы, участнику Первой мировой войны, безусловно талантливому литератору, еще в 10-х годах сникавшему себе славу «Гомера донского казачества». У него-то, умершего в 1920 году от тифа, и был бессовестно похищен великий роман.

Выводы ростовского историка Андрея Венкова, сделанные им в исследовании 2000 года «Тихий Дон»: источниковая база и проблема авторства», не так категоричны.

В сжатом виде они сводятся к тому, что исходно существовал некий литературный архив, «редакторский портфель». Он состоял из литературных, газетно-журнальных и мемуарных работ разных авторов. На основе этого архива уже в советские годы Шолоховым были написаны, а Серафимовичем отредактированы, исправлены и дополнены тексты, составившие известный нам на сегодняшний день роман «Тихий Дон».

«Мы ни в коей мере не отрицаем авторство Михаила Александровича Шолохова, — заявляет историк. — Им бесспорно написано более четвертой части всего текста, в основном в частях 7–8 романа и огромные монологи в предыдущих частях. Кроме того, ему принадлежит правка некоторых глав первоначального варианта, «костяка». Но основная правка первых частей романа, в том числе и любовного сюжета, — дело рук Александра  Серафимовича. Ему же, видимо, принадлежат главы с Бунчуком и Анной.

Батальные сцены, сцены из офицерской жизни — обработанный материал донских литераторов Пузанова,  Попова, Старикова,  Мельникова. В тексте есть заимствования у Крюкова, Кумова, Краснова — авторов «Донской волны». Язык диалогов первых частей романа, детали любовного сюжета, даже имена второстепенных героев — это все от Ивана Филиппова».

Писательница Людмила Вайнер из Чикаго видит в Серафимовиче «мощную интеллектуальную силу», которая спланировала и направила работу Шолохова над рукописью неизвестного автора, доставшейся ему по какому-то случаю. В заветном «сундучке» были 1-я и 2-я части «Тихого Дона», а также тетради с планами и наметками для его завершения. Шолохов показал рукопись Серафимовичу, и тот сразу понял, что перед ним великая книга, которую надо издать. Правда, есть сложности: главный герой — «белый», как и настоящий автор. Поэтому надо использовать имеющийся материал как черновик для нового романа, показывающего «трудную дорогу казачества к большевизму».

Молодой Шолохов в Миллерово.Посчитав молодого и горячего Шолохова подходящей кандидатурой, он предложил последнему переделать рукопись «в настоящую, революционную книгу, нужную для народа». Ему удалось убедить наивного «Миню», что работа «с черновыми записками» — обычное дело. Все писатели используют «первоисточники»: документы, исторические хроники, воспоминания и, перерабатывая их, создают нечто новое. Таким образом все сомнения морального плана, если они и появились, были задушены на корню. В 1928 году первые части «Тихого Дона» были явлены миру в журнале «Октябрь», редактором которого был в это время Александр Серафимович.

Брэнд как семейный бизнес

Гораздо более экстремальной является версия писателя Юрия Кувалдина. В эссе 2005 года «Что такое Шолохов» он прямо заявляет:

«Фирма «Шолохов» — это проект ЦК, ЧК и РАПП, Сталина и Серафимовича. Проект совершенно сказочный, подобный преображению знаменитого Иванушки. Но фирма «Шолохов» по богатству, по миллионам долларов, и не снилась сказочным персонажам. Этот «советский классик» Миша Кузнецов, по отчиму Шолохов, за всю свою жизнь не написавший ни строчки, стал сияющим золотым брэндом советской литературы и обеспечил бесперебойное поступление финансовых ресурсов в семью Петра Яковлевича Громославского, этого Креза советского Дона, истинного вдохновителя и организатора семейного бизнеса. Ростов-на-Дону до сих пор кормится преференциями фирмы «Шолохов». Серафимович был главным в РАППе, большим человеком в ЧК и редактором «Октября», где появился журнальный вариант «Тихого Дона», 1-я и 2-я книги, в почти не искаженном авторстве Федора Крюкова».

По данным Кувалдина, однокашники Громославский и Серафимович имели каждый свои причины для личной неприязни к Крюкову. Будучи литсотрудником «Донских ведомостей», Федор Дмитриевич бесстрашно разоблачал многочисленные злоупотребления атамана станицы Букановской Громославского. Серафимович, со своей стороны, испытывал жгучую зависть к крюковскому литературному дару.

Да он и писал об этом достаточно откровенно, адресуясь к своему земляку:

«А я завидую, Федор Дмитриевич, Вам. Я беру явление несколько шире Вас, но все это от литературы, все это надумано, придумано, все это дохлое… У Вас же если круг захватываемый и уже, зато это трепещет живое, как выдернутая из воды рыба, трепещет красками, звуками, движениями, и все это настоящее, все это, если бы Вы и хотели придумать, так не придумаете, а его прет из Вас, как из роженицы! И если бы эту Вашу способность рожать углубить, Вы бы огромный писатель были».

Писатель Федор Крюков.Вот и «углубили» общими стараниями. Завладев после смерти Крюкова его рукописями, Громославский с благословения Серафимовича начал их коверкать, переписывая на убого-правильный идеологический лад в компании со своими детьми — учителями словесности, включая и жену Шолохова Марию Петровну. Сам будущий нобелевский лауреат в литературную мафию принят не был, поскольку был полностью безграмотен и бездарен.

«Коза ностра» строгала шедевры из рукописного наследия Федора Крюкова — от «Донских рассказов» до «Тихого Дона», от «Поднятой целины» до «Судьбы человека», а Александр Серафимович, иногда подключая к «процессу» безымянных литературных негров из РАППа, обеспечивал беспроблемную их публикацию.

А поворотись-ка, сынку!

Еще одна скандальная гипотеза была выдана на-гора сотрудником Государственного Эрмитажа Михаилом Аникиным. Подключив группу специалистов по математической лингвистике под руководством профессора филфака СпбГУ Михаила Марусенко, Аникин сравнил построение фразы у Серафимовича и Шолохова и сделал сенсационное открытие: оно полностью совпадает! А значит, «Тихий Дон» написал Серафимович. Как и все остальные крупные произведения, приписываемые Шолохову.

— Такой обман был нужен русcкой литературе, — уверял Аникин еще в 2007 году. — Потому что иначе эти произведения не могли появиться в печати. Это был договор двух авторов — вроде как профессор отдает в аренду первокурснику свою докторскую диссертацию.

Загадки "Тихого Дона".По довольно спорной версии сотрудника Эрмитажа, Александр Серафимович не был вполне честен в своей любви к молодой советской республике, а посредством бурной пролетарской деятельности только маскировался. В глазах новых вождей он был безнадежно дискредитирован слишком долгой жизнью при «проклятом царском режиме».

— Серафимович не переставал создавать шедевры и при советской власти, но понимал всю опасность публикации их под своим именем, — развивает свою сенсационную теорию Михаил Аникин. — Его бы тут же сослали на Соловки за один только «Тихий Дон», в котором он блестяще показал страдания обычного человека от большевиков. Нужен был автор с безупречной по советским меркам репутацией.

Именно таким автором стал Шолохов. Родившийся то ли в 1903-м, то ли в 1905 году в обыкновенной рабоче-крестьянской семье, с четырехклассным образованием, участием в продразверстке и карьерой московского чернорабочего. Куда уж ближе к простому народу! Это была идеальная кандидатура на звание советского гения. Он должен был самим фактом своего существования доказать, что великую пролетарскую культуру способны создавать не только евреи и белогвардейцы. Дело оставалось за малым — великим произведением. Им и стал «Тихий Дон».

Шолохов позирует.Слухи о плагиате поползли по обеим столицам уже в 1928 году, сразу после публикации двух первых частей в «Октябре». Да и в Вешках, на родине великого романиста, никто не верил, что книга написана им.

Созданная по инициативе Марии Ульяновой комиссия РАППа, в которую, разумеется, входил сам Серафимович, в 1929 году исследовала спешно сварганенную Шолоховым рукопись, быстренько признала его авторство и в газете «Правда» разразилась угрозами в адрес «завистников» талантливого юноши, прося партию и советское правительство выявить и наказать «конкретных носителей зла». Такие вещи попахивали Лубянкой и ГУЛАГом, поэтому «носители» затаились, а Шолохов окончательно превратился в официальную священную корову советской литературы.

Подтверждением версии Аникина является и тот факт, что после смерти Серафимовича в 1949 году Шолохов воистину осиротел и уже не смог создать ничего художественного. Ведь даже «Судьба человека» была написана его «крестным отцом» в конце 40-х годов и только перекопирована Михаилом Александровичем в 1955-м. Поэтому последние три десятка лет классику пришлось пробавляться общественной деятельностью, бороться за мир, давать косноязычные интервью и получать Нобелевскую премию.

Впрочем, Михаил Аникин идет еще дальше и записывает Серафимовича не только в крестные, но и в биологические отцы Шолохова! Доказательств — два. Первое — якобы бросающееся в глаза сходство портретов. По правде говоря, кроме усов идентичной формы, какое-либо другое подобие двух очевидно разных физиономий не улавливается.

Шолохов и Серафимович.

Второе — биографический факт. Известно, что во время Великой Отечественной Шолохов внезапно сорвался с места и за тысячи верст помчался на Орловский фронт, чтобы вызволить полуслепого и больного Александра Серафимовича, решившего в свои 80 с копейками снова поработать военным корреспондентом. И потом до конца жизни старший писатель пользовался безграничным гостеприимством младшего.

Что ж, если Аникину хочется отнести это на счет сыновних чувств одного  пламенного коммуниста к другому, кто вправе ему помешать?

Как дела — голова еще цела?

Долгую, трудную и наполненную неразгаданными тайнами жизнь прожил Александр Серафимович.  Он даже родился и умер в один день — 19 января, правда,  с разницей в 86 лет. Его именем был назван город — бывшая станица Усть-Медведицкая, причем еще в 1933 году, когда писатель пребывал в полном здравии. Три года спустя рабочие судостроительного завода «Красный Дон» подарили ему персональную яхту из красного дерева, пионеры забрасывали его цветами, молодые литераторы становились в очередь за «уроками мастерства».

Когда-то его дарование отмечали Короленко, Глеб Успенский и Лев Толстой. В новой жизни ему пели осанну пролетарские писатели, а он сам превратился в их главного дирижера за пультом  РАППа. Он присягнул искусству соцреализма, но не потерял вкуса к хорошей литературе и знал цену слова. Он участвовал в грандиознейших авантюрах века, шел по жизни с упорством и тяжеловесностью танка, но никому не под силу разгадать, что происходило в глубине души непрошибаемого Лысогора.

Памятник Серафимовичу в Волгограде.Возможно,  биография Александра Серафимовича еще ждет своего вдумчивого исследователя, который расставит, наконец, все точки над «i». Что касается жизни после смерти, то она нередко превращается в трагифарс. Нечто подобное произошло и с бронзовым бюстом Серафимовича, который с 1981 года стал символом Волгограда, будучи водружен на специальный постамент перед входом в Волгоградский педуниверситет.

По нерушимой студенческой традиции каждая получившая дипломы группа должна окроплять голову классика шампанским, сопровождая сие действо ударом бутылкой по той же самой голове. Многие участники обряда потом признавались, что им было жаль Серафимовича, но отступить от общего правила они не могли.

Не случайно спустя два с лишним десятка лет пустотелый памятник культуры регионального значения обрел жалкий вид: у головы проломился нос, смялись обе скулы, продавился лоб. Когда одной прекрасной ночью изуродованная вандалами голова исчезла, а на месте преступления осталась только кирпичная кладка со зловещей надписью мелом: «Здесь был я!» — по городу поползли нехорошие слухи.

Работа ЖыШы Дизайн.
Впадает ли “Железный поток” в “Тихий Дон”? Работа “ЖыШы Дизайн.”

Ларчик просто открывался. Оказывается, руководство вуза решило отреставрировать памятник, а городские власти выделили на это 150 тысяч рублей. Возможно, это просто совпадение, но этот прекрасный эстетический импульс родился у начальства как раз накануне визита Дмитрия Медведева, тогда еще первого вице-премьера России. Обновленный и похорошевший Серафимович вернулся на свое место вовремя. И снова взирает на племя младое, незнакомое со своего высокого постамента. А мимо течет — нет, не железный — просто людской поток.

Ирина РОДИНА


Читайте также:

Комментарии: 2

  1. Хирург пишет:

    Очень содержательно. Спасибо за статью. Как раз сыну для школьного реферата подойдет.

  2. konrad пишет:

    тихий дон написал харлампий ермаков в ростовской тюрьме.

Ответить на Хирург



© 2009–2024 Ростов-Дом. Архитектура, строительство, ремонт, ЖКХ.
Сайт зарегистрирован Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций,
свидетельство Эл № ФС77-44159 от 09.03.2011. Перепечатка возможна только с согласия редакции.
Рейтинг@Mail.ru